A Hard Day’s Night

Потому что утром мы ехали на Анфилд.

 

Понимания этого было достаточно для того, чтобы все три раза сбить разрывавшийся музыкой будильник. Канье Уэст издавал звериные звуки, но уже через пару часов нам следовало переключиться на Битлз – если бы, конечно, поездка в город великой четверки и одного из самых титулованных английских клубов имела что-то общее с романтикой. Ее, впрочем, уже было достаточно для того, чтобы с показным прокликанием целого света выползти из-под одеяла.

 

Конечно, оно было показным.  Ведь мы ехали на Анфилд.

 

Дважды упомянуть этот факт по ходу одного только вступления не кажется преступлением, если вспомнить о том, сколько раз святое имя ливерпульской арены произносилось еще до момента, когда старейший железнодорожный путь довез нас до места назначения. Как человек, организм и сознание которого беспощадно к любому дискомфорту, я мог бы уже трижды разочароваться в цели приложенных физических усилий и вложил бы все остатки энергии в перекур сноба, у которого нет никакого желания разбирать фонетические извращения местных жителей. Но это были скаузеры, а от футбольной Мекки миллионов нас отделяло всего несколько миль.

 

Попытки выспросить маршрут до Анфилда оправдали ожидания. У каждого был не только свой вариант произношения ключевых транспортных терминов, но даже свой – всегда противоречащий предыдущему – вариант того, как добраться до стадиона. По версии женщины, а точнее – нашей транскрипции ее полных диалектизмов предложений – Анфилд находился буквально за углом. Предположение развеял стоявший у того поворота парень: еще но дожевав сандвич, он с третьей попытки дал нам несколько опознавательных знаков в виде уже почти английских слов: дорога к стадиону лежала в другой стороне и на другой остановке. Повернулся, в надежде увидеть на приветливой женщине синие цвета Эвертона: ее след остыл, а мы сошлись на собственном непонимании норм скаузерского английского, разочаровавшись в самой идее следовать указаниям местных жителей, если только те не дожевывают прочищающий их речь сандвич.

 

Кажется, что вот сейчас пришло время включить Битлз, или хотя бы напеть строки из песни о трудном дне: наш день свои ожидания оправдывал. Он был трудным и все более счастливым: снег рождественским утром не придал бы мне столько мотивации, сколько подарил одобрительный кивок водителя автобуса, услышавшего, что я со всей серьезностью желаю доехать до «футбольного клуба Ливерпуль». До чего же обыденно он принял эти слова! Счастливые люди…

 

Передергивания во все стороны заменяли менее продуктивный диалог с местным населением: на горизонте, когда несколько пролетов явно спешившего водителя заставили поверить в то, что Анфилд остался позади, вдруг образовали контуры вожделенного сооружения. Рывок с места и в бесконечность прерывается сдерживающей рукой сидящей сзади девушки: «Нет, еще чуть-чуть», — с улыбкой сообщает она, хотя ее доброта не отменяет того, что она, вероятнее всего, со станции отправления наблюдала за нашими нервными переспросами на непонятном языке.

 

Уже через полчаса мы находились в крохотном помещении, которое с относительно недавних пор служит Ливерпулю залом для послематчевых пресс-конференций. Кто-то знал прежде, кого-то шокировала милый гид Кимберли: именно здесь когда-то находилась «Boot Room», и буквально в паре метров от нас Боб Пейсли обсуждал перипетии последнего матча с менеджером приезжей команды. Изображение Боба с рюмкой в углу комнаты служит лучшим тому напоминанием: эмоции впервые подкатывают к горлу, а утренняя усталость теряет свое последнее значение.

 

А что вообще имеет значение, если еще через несколько мгновений ты гнешь шею, пробираясь в раздевалку Ливерпуля? Уморительный Роб, отпускающий добрые колкости в адрес бывших игроков и соседского Эвертона (менее добрые), рассказывает о знаменитом психологическом трюке Билла Шенкли, считавшего, что, пробираясь сквозь узкий и невысокий проход, его футболисты будут вселять страх в соперников. Роб переходит на личности и обращается к автору этих строк: по его мнению, со своими почти двумя метрами я отлично вписался бы в гениальный план Шенкса. Он воздержался бы от такого комплимента, если б увидел меня на футбольном поле.

 

Маленькие размеры всего – подтрибунного помещения, раздевалок и расстояния между тренерскими скамьями – только усиливает внутреннее ощущение того, какие величины умудрялись вмещаться на этом пространстве. Коснувшись монументального «This Is Anfield», ты оказываешься у самого поля, а по дороге на волшебный Коп ощущаешь вибрации сердца. Одного кресла на главной трибуне стадиона оказывается мало, чтобы вместить себя пробегающие в памяти кадры: плачущий на коленях Тити Камара был вот здесь, именно здесь – в десяти метрах, когда разрывающее душу пение болельщиков заглушало собой движение манчестерской железной дороги, привезшей нас сюда тяжелым утром. «Поддержка этой трибуны помогла нашей очень средней команде обыграть очень сильный Челси в полуфинале Лиги чемпионов», — как-то так изъяснялся Роб, шутки которого впервые за последний час меркли на фоне внутренних переживаний на пустом стадионе. Сердце продолжало вибрировать.

 

Покидая Анфилд, ты почему-то уверен, что вернешься сюда еще не один раз: то, что прежде было мифически прекрасным, становится реальностью, подобно первому поцелую. Это был очень тяжелый день. Пилот самолета сообщает, что по прибытии в Украину нас ждет 14-тиградусный мороз, но даже это больше не имеет значения – равно как и то, что температурный прогноз ты встречаешь, оторвавшись от столика для еды, оказавшегося самым комфортным местом, чтобы поспать в самолете с твоими почти двумя метрами. Видимо, у Шенкли нашлась бы еще одна причина отказаться от моих услуг для реализации своих психологических трюков.